Расшифровка беседы, состоявшейся в рамках семинара "Классика: как читать, чтобы не воспитывала "
Александра Никитина: В театре говорят, что режиссёр – первый читатель и первый зритель. Сегодня я предлагаю Вам посмотреть отрывки из нескольких фильмов. И посмотреть на режиссёров этих фильмов, как на читателей, которые предлагают свои версии прочтения.
Екатерина Асонова: Если мы берём за базовое определение классики, что это тексты, к которым вновь и вновь обращается культура, то мы имеем дело с материалом для исследования.
Александра Никитина: Предваряя этот короткий кинопоказ, я хочу сказать, что подборка сделана давно в рамках существовавшего тогда клуба «Дети – театр – образование». В создании этой подборки, которая шире, чем те три фрагмента, которые я сейчас покажу, принимали участие заведующая кафедрой эстетического образования и культурологии МИОО Мария Анатольевна Фоминова и сотрудники этой кафедры Михаил Юрьевич Быков, Александр Николаевич Андреев, Елена Игоревна Косинец и Юлия Николаевна Рыбакова. Мы тогда очень часто сталкивались с двумя типами отношения к классике. Одна учительская позиция охранительная: «Если у Вас Гамлет в свитере с саксофоном или на танке, то мы к вам своих детей никогда не поведём». И другая позиция обновленческая, которая предполагает, что живая развивающаяся культура требует новых подходов к решению классики на сцене: «Что мы забыли в музейном театре пыльных кринолинов?» И мы размышляли о том, почему именно произведения Шекспира чаще всего становятся полем для разнообразных упражнений режиссёров в музейности и обновленчестве, и почему именно на почве их восприятия и интерпретации чаще всего разгораются учительские бои. И мы подумали, что дело в самом Шекспире, что он сам даёт повод для всех этих бесконечных провокаций и споров. И начались они не сегодня. В презентации, которой мы предваряли большое занятие Клуба по Шекспиру, появлялись цитаты:
· «У Шекспира был гений мощный и плодотворный, натуральный и возвышенный, но у него не было ни малейшей искры хорошего вкуса и ни малейшего знания правил.[...]
В тех его чудовищных фарсах, которые называют трагедиями, встречаются сцены прекрасные, возвышенные и страшные. Вот почему его пьесы всегда имели большой успех.[...]
Достоинства этого автора погубили английский театр. [...] Их (английские) пьесы, почти все варварские, лишенные пристойности, порядка и правдоподобия, заключают в себе удивительные лучи, озаряющие мрак ночи.[...] Стиль их напыщенный, чересчур неестественный [...]. Однако ходули образного стиля, на которые становится английский язык, очень высоко поднимают ум, хотя и придают ему неправильную поступь».
· «Помню то удивленье, которое я испытал при первом чтении Шекспира. Я ожидал получить большое эстетическое наслаждение. Но, прочтя одно за другим считающиеся лучшими его произведения (…) я не только не испытал наслаждения, но почувствовал неотразимое отвращение, скуку и недоумение о том, я ли безумен, находя ничтожными и прямо дурными произведения, которые считаются верхом совершенства всем образованным миром, или безумно то значение, которое приписывается этим образованным миром произведениям Шекспира. (…) Долго я не верил себе и в продолжение пятидесяти лет по нескольку раз принимался, проверяя себя, читать Шекспира во всех возможных видах: и по-русски, и по-английски, и по-немецки, - и безошибочно испытывал все то же: отвращение, скуку и недоумение. Сейчас, (…) желая еще раз проверить себя, я вновь прочел всего Шекспира (…) и с еще большей силой испытал то же чувство, но уже не недоумения, а твердого, несомненного убеждения в том, что та непререкаемая слава великого, гениального писателя, которой пользуется Шекспир и которая заставляет писателей нашего времени подражать ему, а читателей и зрителей, извращая свое эстетическое и этическое понимание, отыскивать в нем несуществующее достоинство, есть великое зло, как и всякая неправда».
· «Мне часто становится стыдно перед Шекспиром, ибо случается, что и я при первом взгляде думаю: это я сделал бы по-другому; и тут же понимаю, что я только бедный грешник: из Шекспира вещает сама Природа, мои же люди – только пестрые мыльные пузыри, пущенные по воздуху романтическими мечтаниями. (…)То, что благородные философы говорили о вселенной, относится и к Шекспиру: все, что мы зовем злом, есть лишь обратная сторона добра, которая так же необходима для его существования, как то, что Zona torrida должна пылать, а Лапландия покрываться льдами, дабы существовал умеренный климат. Он проводит нас по всему миру, но мы, изнеженные, неопытные люди, кричим при встрече с каждым незнакомым кузнечиком: "Господи, он нас съест!"»
К моему тогдашнему ужасу учителя́, в отличие от детей, не только не могли предположить, кто это говорил, но и в каких странах и эпохах это было написано. И даже когда возникали портреты авторов, помогало не сильно. Первая цитата принадлежит Вольтеру, но так как мы показывали малоизвестный портрет молодого философа, никто его не узнавал. Вторая цитата принадлежит Льву Николаевичу Толстому. И тут не узнать портрет было бы уж совсем странно. Узнавали. Ну а с третьим – Гёте – было совсем безнадежно. Такого поэта и мыслителя в сознании учителей не существовало вовсе. И тут мы можем радостно согласиться с Марком Твеном: «Классика — то, что каждый считает нужным прочесть, и никто не читает».
То, что Шекспир для самих классиков от Классицизма и Просвещения и до сего дня является пробным камнем, видимо, тоже не случайно, потому что это первый автор, который поставил в своих произведениях Античность в один ряд с дикими, первобытными, ранними культурами. У него есть не только диалог Античность - Христианство. У него есть диалог Античность – северные фольклоры (кельтские, валлийские, шотландские, ирландские и т.д.), Античность – Египет, Античность – позитивистская экспериментальная наука. У него есть христианство ранее, двоеверие, англиканское, протестантское и ещё много-много всего… У него всё это уже осознаётся как не единый поток, а разные ручейки. Опустим вопрос о том, что мы не знаем, кем он был, и был ли вообще, опустим всё, что делает саму фигуру этого автора фигурой трикстера в культуре. Зафиксируем, что это был первый автор, который заложил в свои произведения провокативный способ общения с разными культурными явлениями и слоями, провокативный диалог со зрителем. Можно было бы рассматривать эту тему через разных «Шекспировых духов» (название пьесы Вильгельма Кюхельбекера). Можно было бы рассматривать это через «Макбетовских» ведьм, через Ариэля и Калибана «Бури», королеву Маб, воспеваемую Меркуцио в «Ромео и Джульетте» и т.д. Но мы решили сконцентрировать своё внимание на главном трикстере, и на том, как он воспринимается относительно современной культурой. Мы решили исследовать Пэка из «Сна в летнюю ночь», посмотреть, как его фигуру раскрывают кинорежиссёры от 1935 до 2005 года. Для начала давайте вспомним, что говорит о нём другое волшебное существо, и как он сам себя характеризует.
Фея
Да ты... не ошибаюсь я, пожалуй:
Повадки, вид... ты - Добрый Малый Робин?
Тот, кто пугает сельских рукодельниц,
Ломает им и портит ручки мельниц,
Мешает масло сбить исподтишка,
То сливки поснимает с молока,
То забродить дрожжам мешает в браге,
То ночью водит путников в овраге;
Но если кто зовет его дружком -
Тем помогает, счастье вносит в дом.
Ты - Пэк?
Пэк
Ну да, я - Добрый Малый Робин,
Веселый дух, ночной бродяга шалый.
В шутах у Оберона я служу...
То перед сытым жеребцом заржу?
Как кобылица; то еще дурачусь:
Вдруг яблоком печеным в кружку спрячусь,
И лишь сберется кумушка хлебнуть,
Оттуда я к ней в губы - скок! И грудь
Обвислую всю окачу ей пивом.
Иль тетке, что ведет рассказ плаксиво,
Трехногим стулом покажусь в углу:
Вдруг выскользну - тррах! - тетка на полу.
Ну кашлять, ну вопить! Пойдет потеха!
Все умирают, лопаясь от смеха,
И, за бока держась, твердит весь хор,
Что не смеялись так до этих пор...
Сейчас мы будем смотреть отрывок из фильма «A Midsummer Night's Dream» 1935 года. Это немецкий режиссёр Макс Рейнгардт. Вы понимаете, что это за время, что происходит в Германии и в мире. Давайте посмотрим и подумаем, почему в эти годы и в театре, и в кино для Рейнгардта был важен именно такой Пэк в исполнении Микки Руни.
О фильме
Ирина Арзамасцева: Это воплощение стихии и природы, полностью противоположное тому, что тщатся создать люди.
Александра Никитина: Да, этот двор, этот римский блеск доспехов, этот регламент, эта построенная толпа, и другие люди – ремесленники, которые пытаются создать свою «культуру», и дикий вопль и дикий смех Пэка. Это существо дикое, свободное, природное, антикультурное. Интересно, про что это для Рейнгардта? Вы же понимаете, что то, что надвигается, то от чего он уедет в Америку и скончается практически в нищете, будучи одним из самых великих немецких режиссёров, с чем-то должно тут ассоциироваться. Вот это надвигающееся, оно для него больше какое? Культурное или дикое? Где для него Пэк? Там, где фашизм, или там, где есть здравый взгляд на мир, разрешение для импровизации и хулиганства? Это же очень большой вопрос. Да?
Ирина Арзамасцева: Получается, что вся современная культура – это культура несвободы.
Это культура затверженных ролей, плохо выученных к тому же. Это вместо Фисбы этот гениальный актёр, который играет в фильме «Некоторые любят погорячее» (в русском переводе «В джазе только девушки») с Мерлин Монро. Помните, в конце у него там знаменитая фраза «У каждого свои недостатки»? Джо Э. Браун. Истина находится в том разлитом в природе духе, вернее духах, которых почитали древние. Не римляне! Поэтому правильно Вы нарезали ещё кусок, где вся эта римская мишура.
Екатерина Асонова: И есть ещё одно. У него совершенно явные интонации психотерапевта.
Александра Никитина: Да. А такой гипнотизирующий психолог – это не вторжение в чужую личность? В чужое сознание?
И вот когда мы посмотрели всего только даже эти три фрагмента, мы можем задаться вопросом: всё это придумано и привнесено современными режиссёрами? Или это есть в самой структуре шекспировской пьесы?
Екатерина Асонова: Главное спросить – это классика?
Александра Никитина: Есть ли это в самой природе классики?
Ирина Арзамасцева: И потому-то она вечно живая…
Александра Никитина: А дальше мне всегда хочется спросить, когда современные ревнители классики упрекают нас: «Что вы ставите Юрия Клавдиева, и зачем Вы ставите Анну Яблонскую, и почему Вы не ставите Чехова?» - а Вы хорошо помните, как к классика относились в момент их появления? Вы помните, что когда Чехов помогал в Гаспре Софье Андреевне переворачивать больного Льва Толстого, тот шептал ему в ухо: «Антоша, умоляю Вас, не пишите пьес! Шекспир писал их ужасно, но вы пишите ещё хуже!» А Пушкин, написавший «Бориса Годунова»? Сошёл с ума, потерял свой талант, одичал! Вот что говорил господин Каратыгин и большая часть образованного общества. А Гюго? Есть даже знаменитая картина на эту тему. «Битва за «Эрнани» Худ. П.-А. Бенар. (Скандал между сторонниками классицизма и романтизма на премьере пьесы В. Гюго). Солидные господа на картине топают ногами и колотят друг друга по лысинам.
Шекспир встречал отчаянное сопротивление. И всё новое, что приходило после Шекспира – тем более. Всех их обвиняли в том, что они не знают правил классической культуры, всё ломают и портят, как прекрасные вещи, доставшиеся им от Античности, так и христианскую культуру. Так встречается каждое следующее поколение. И никак иначе. Все те произведения, которые мы с Вами вставляем в рамку определения «классика», это произведения, которые воспринимались современниками в штыки, и только так. Это – безобразие! Никак иначе. На этой светлой ноте мы и закончим.
Ирина Арзамасцева: С этим я целиком согласна. Любое произведение, которое в школе считается классикой, приходило как скандал. Как катастрофа. Как гибель культуры.
Александра Никитина: В театре говорят, что режиссёр – первый читатель и первый зритель. Сегодня я предлагаю Вам посмотреть отрывки из нескольких фильмов. И посмотреть на режиссёров этих фильмов, как на читателей, которые предлагают свои версии прочтения.
Екатерина Асонова: Если мы берём за базовое определение классики, что это тексты, к которым вновь и вновь обращается культура, то мы имеем дело с материалом для исследования.
Александра Никитина: Предваряя этот короткий кинопоказ, я хочу сказать, что подборка сделана давно в рамках существовавшего тогда клуба «Дети – театр – образование». В создании этой подборки, которая шире, чем те три фрагмента, которые я сейчас покажу, принимали участие заведующая кафедрой эстетического образования и культурологии МИОО Мария Анатольевна Фоминова и сотрудники этой кафедры Михаил Юрьевич Быков, Александр Николаевич Андреев, Елена Игоревна Косинец и Юлия Николаевна Рыбакова. Мы тогда очень часто сталкивались с двумя типами отношения к классике. Одна учительская позиция охранительная: «Если у Вас Гамлет в свитере с саксофоном или на танке, то мы к вам своих детей никогда не поведём». И другая позиция обновленческая, которая предполагает, что живая развивающаяся культура требует новых подходов к решению классики на сцене: «Что мы забыли в музейном театре пыльных кринолинов?» И мы размышляли о том, почему именно произведения Шекспира чаще всего становятся полем для разнообразных упражнений режиссёров в музейности и обновленчестве, и почему именно на почве их восприятия и интерпретации чаще всего разгораются учительские бои. И мы подумали, что дело в самом Шекспире, что он сам даёт повод для всех этих бесконечных провокаций и споров. И начались они не сегодня. В презентации, которой мы предваряли большое занятие Клуба по Шекспиру, появлялись цитаты:
· «У Шекспира был гений мощный и плодотворный, натуральный и возвышенный, но у него не было ни малейшей искры хорошего вкуса и ни малейшего знания правил.[...]
В тех его чудовищных фарсах, которые называют трагедиями, встречаются сцены прекрасные, возвышенные и страшные. Вот почему его пьесы всегда имели большой успех.[...]
Достоинства этого автора погубили английский театр. [...] Их (английские) пьесы, почти все варварские, лишенные пристойности, порядка и правдоподобия, заключают в себе удивительные лучи, озаряющие мрак ночи.[...] Стиль их напыщенный, чересчур неестественный [...]. Однако ходули образного стиля, на которые становится английский язык, очень высоко поднимают ум, хотя и придают ему неправильную поступь».
· «Помню то удивленье, которое я испытал при первом чтении Шекспира. Я ожидал получить большое эстетическое наслаждение. Но, прочтя одно за другим считающиеся лучшими его произведения (…) я не только не испытал наслаждения, но почувствовал неотразимое отвращение, скуку и недоумение о том, я ли безумен, находя ничтожными и прямо дурными произведения, которые считаются верхом совершенства всем образованным миром, или безумно то значение, которое приписывается этим образованным миром произведениям Шекспира. (…) Долго я не верил себе и в продолжение пятидесяти лет по нескольку раз принимался, проверяя себя, читать Шекспира во всех возможных видах: и по-русски, и по-английски, и по-немецки, - и безошибочно испытывал все то же: отвращение, скуку и недоумение. Сейчас, (…) желая еще раз проверить себя, я вновь прочел всего Шекспира (…) и с еще большей силой испытал то же чувство, но уже не недоумения, а твердого, несомненного убеждения в том, что та непререкаемая слава великого, гениального писателя, которой пользуется Шекспир и которая заставляет писателей нашего времени подражать ему, а читателей и зрителей, извращая свое эстетическое и этическое понимание, отыскивать в нем несуществующее достоинство, есть великое зло, как и всякая неправда».
· «Мне часто становится стыдно перед Шекспиром, ибо случается, что и я при первом взгляде думаю: это я сделал бы по-другому; и тут же понимаю, что я только бедный грешник: из Шекспира вещает сама Природа, мои же люди – только пестрые мыльные пузыри, пущенные по воздуху романтическими мечтаниями. (…)То, что благородные философы говорили о вселенной, относится и к Шекспиру: все, что мы зовем злом, есть лишь обратная сторона добра, которая так же необходима для его существования, как то, что Zona torrida должна пылать, а Лапландия покрываться льдами, дабы существовал умеренный климат. Он проводит нас по всему миру, но мы, изнеженные, неопытные люди, кричим при встрече с каждым незнакомым кузнечиком: "Господи, он нас съест!"»
К моему тогдашнему ужасу учителя́, в отличие от детей, не только не могли предположить, кто это говорил, но и в каких странах и эпохах это было написано. И даже когда возникали портреты авторов, помогало не сильно. Первая цитата принадлежит Вольтеру, но так как мы показывали малоизвестный портрет молодого философа, никто его не узнавал. Вторая цитата принадлежит Льву Николаевичу Толстому. И тут не узнать портрет было бы уж совсем странно. Узнавали. Ну а с третьим – Гёте – было совсем безнадежно. Такого поэта и мыслителя в сознании учителей не существовало вовсе. И тут мы можем радостно согласиться с Марком Твеном: «Классика — то, что каждый считает нужным прочесть, и никто не читает».
То, что Шекспир для самих классиков от Классицизма и Просвещения и до сего дня является пробным камнем, видимо, тоже не случайно, потому что это первый автор, который поставил в своих произведениях Античность в один ряд с дикими, первобытными, ранними культурами. У него есть не только диалог Античность - Христианство. У него есть диалог Античность – северные фольклоры (кельтские, валлийские, шотландские, ирландские и т.д.), Античность – Египет, Античность – позитивистская экспериментальная наука. У него есть христианство ранее, двоеверие, англиканское, протестантское и ещё много-много всего… У него всё это уже осознаётся как не единый поток, а разные ручейки. Опустим вопрос о том, что мы не знаем, кем он был, и был ли вообще, опустим всё, что делает саму фигуру этого автора фигурой трикстера в культуре. Зафиксируем, что это был первый автор, который заложил в свои произведения провокативный способ общения с разными культурными явлениями и слоями, провокативный диалог со зрителем. Можно было бы рассматривать эту тему через разных «Шекспировых духов» (название пьесы Вильгельма Кюхельбекера). Можно было бы рассматривать это через «Макбетовских» ведьм, через Ариэля и Калибана «Бури», королеву Маб, воспеваемую Меркуцио в «Ромео и Джульетте» и т.д. Но мы решили сконцентрировать своё внимание на главном трикстере, и на том, как он воспринимается относительно современной культурой. Мы решили исследовать Пэка из «Сна в летнюю ночь», посмотреть, как его фигуру раскрывают кинорежиссёры от 1935 до 2005 года. Для начала давайте вспомним, что говорит о нём другое волшебное существо, и как он сам себя характеризует.
Фея
Да ты... не ошибаюсь я, пожалуй:
Повадки, вид... ты - Добрый Малый Робин?
Тот, кто пугает сельских рукодельниц,
Ломает им и портит ручки мельниц,
Мешает масло сбить исподтишка,
То сливки поснимает с молока,
То забродить дрожжам мешает в браге,
То ночью водит путников в овраге;
Но если кто зовет его дружком -
Тем помогает, счастье вносит в дом.
Ты - Пэк?
Пэк
Ну да, я - Добрый Малый Робин,
Веселый дух, ночной бродяга шалый.
В шутах у Оберона я служу...
То перед сытым жеребцом заржу?
Как кобылица; то еще дурачусь:
Вдруг яблоком печеным в кружку спрячусь,
И лишь сберется кумушка хлебнуть,
Оттуда я к ней в губы - скок! И грудь
Обвислую всю окачу ей пивом.
Иль тетке, что ведет рассказ плаксиво,
Трехногим стулом покажусь в углу:
Вдруг выскользну - тррах! - тетка на полу.
Ну кашлять, ну вопить! Пойдет потеха!
Все умирают, лопаясь от смеха,
И, за бока держась, твердит весь хор,
Что не смеялись так до этих пор...
Сейчас мы будем смотреть отрывок из фильма «A Midsummer Night's Dream» 1935 года. Это немецкий режиссёр Макс Рейнгардт. Вы понимаете, что это за время, что происходит в Германии и в мире. Давайте посмотрим и подумаем, почему в эти годы и в театре, и в кино для Рейнгардта был важен именно такой Пэк в исполнении Микки Руни.
О фильме
 |
| Кадр из фильма "Сон в летнюю ночь", 1935. Микки Руни в роли Пэка |
Ирина Арзамасцева: Это воплощение стихии и природы, полностью противоположное тому, что тщатся создать люди.
Александра Никитина: Да, этот двор, этот римский блеск доспехов, этот регламент, эта построенная толпа, и другие люди – ремесленники, которые пытаются создать свою «культуру», и дикий вопль и дикий смех Пэка. Это существо дикое, свободное, природное, антикультурное. Интересно, про что это для Рейнгардта? Вы же понимаете, что то, что надвигается, то от чего он уедет в Америку и скончается практически в нищете, будучи одним из самых великих немецких режиссёров, с чем-то должно тут ассоциироваться. Вот это надвигающееся, оно для него больше какое? Культурное или дикое? Где для него Пэк? Там, где фашизм, или там, где есть здравый взгляд на мир, разрешение для импровизации и хулиганства? Это же очень большой вопрос. Да?
Ирина Арзамасцева: Получается, что вся современная культура – это культура несвободы.
 |
| Кадр из фильма "Сон в летнюю ночь", 1935. Джеймс Кэгни и Джо Э. Браун |
Екатерина Асонова: Ну, там и жесты приветствия совершенно откровенные, эти вскинутые руки…
Александра Никитина: Но там ещё и Ипполита, закрывающаяся от них, в змеиной чешуе и со змейкой в костюме. Другая, чужая.
Ирина Арзамасцева: Истина разлита в природе.
Александра Никитина: Да, это очевидно. Но не так просто. В фильме, как и в пьесе это будет проблематизировано несколько раз: почему же тогда юные влюблённые пары, поблуждав по лесу на свободе и в духе, возвращаются в цивилизацию? Это вопрос вопросов. И это как раз то, что нам крайне плохо удаётся объяснить нашим студентам: классика не даёт ответов. Она ставит неразрешимые вопросы. Именно эти вопросы позволяют нам оставаться людьми и людьми в культуре, потому что как только мы находим однозначный ответ, он нас замыкает вот в эту плохо понятую, но твёрдо выученную рамку, в которой ничего живого не происходит.
Сейчас мы будем смотреть второй фрагмент. «A Midsummer Night's Dream» 1981. Англия (BBC). Здесь стоит присмотреться ко всем героям, потому что все они сильно напоминают персонажей популярных молодёжных субкультур. Попробуйте уловить, кого Вы тут узнаёте, из музыкальных, изобразительных, литературных традиций? И как в этот круг вписана фигура Пэка?
О фильме
Александра Никитина: А Деметрий со своим отложным воротничком – это откуда?
Ирина Арзамасцева: Франция. Дюма. «Три мушкетёра».
Александра Никитина: А противостояние мира Оберона и Тинаии? Там какие фигуры считываются?
При этом мы понимаем, что в английском он не Пэк, а Пак, по созвучию почти Панк. То есть здесь режиссёр читает его как нонконформиста, протестующего против любой рамки.
Как Вам кажется, почему 1981 году этот герой помещается именно в такой поликультурный контекст, в такое бесконечное количество знаков массовой культуры?
Екатерина Асонова: Происходит факт принятия массовой культуры. В это время уже существует телевизионное покрытие всего пространства. Мы живём в таких условиях. Ничто не уходит. Становится понятно, что одно наслаивается на другое. Ничто не приходит на смену. Приходит новое и встраивается, наслаивается, и остаётся.
Александра Никитина: И если в 1935 году мы чётко вычленяем, что это шекспировский Рим, что это шекспировская Ипполита из предшествующей высокой Античности колдовской Крито-Миккенской культуры, то здесь мы видим, что это абсолютно тот же самый принцип, но перенесённый в нашу реальность – мультикультура. Это то смешение культур, которое есть не на шекспировский, а на сегодняшний момент.
Смотрим третий фрагмент. Это часть мини-сериала по мотивам Шекспира – «ShakespeaRe-Told» 2005 г. Сильно по мотивам. И многих героев трудно узнать. Но Пэк очевиден, хотя и произносит не шекспировский текст. В коротком отрывке только Пэк. Тут много очень протеворечивых аллюзий. И кто он Пэк, и почему он такой, попробуем понять.
О сериале
Александра Никитина: Но там ещё и Ипполита, закрывающаяся от них, в змеиной чешуе и со змейкой в костюме. Другая, чужая.
Ирина Арзамасцева: Истина разлита в природе.
Александра Никитина: Да, это очевидно. Но не так просто. В фильме, как и в пьесе это будет проблематизировано несколько раз: почему же тогда юные влюблённые пары, поблуждав по лесу на свободе и в духе, возвращаются в цивилизацию? Это вопрос вопросов. И это как раз то, что нам крайне плохо удаётся объяснить нашим студентам: классика не даёт ответов. Она ставит неразрешимые вопросы. Именно эти вопросы позволяют нам оставаться людьми и людьми в культуре, потому что как только мы находим однозначный ответ, он нас замыкает вот в эту плохо понятую, но твёрдо выученную рамку, в которой ничего живого не происходит.
Сейчас мы будем смотреть второй фрагмент. «A Midsummer Night's Dream» 1981. Англия (BBC). Здесь стоит присмотреться ко всем героям, потому что все они сильно напоминают персонажей популярных молодёжных субкультур. Попробуйте уловить, кого Вы тут узнаёте, из музыкальных, изобразительных, литературных традиций? И как в этот круг вписана фигура Пэка?
О фильме
 |
| Кадр из фильма "Сон в летнюю ночь", 1981 г. Фил Дэниелс в роли Пэка |
Светлана Климанова: Может быть, не к месту, но очень напоминает «Jesus Christ Superstar».
Ольга Барабанова: Фредди Меркьюри, «Queen». Это на уровне волны. Я не понимала ничего, но это считывалось.
Ольга Барабанова: Фредди Меркьюри, «Queen». Это на уровне волны. Я не понимала ничего, но это считывалось.
 |
| Кадр из фильма "Сон в летнюю ночь", 1981 г. |
Екатерина Асонова: «Гарри Поттера» ещё нет, а «Битлз» уже есть. У меня-то как раз по женскому образу Елены легло в контекст «Мисс Черити», феминистский контекст. Женщина в очках – это всё! Шекспировская женщина в очках – это вообще всё!
|
Ирина Арзамасцева: Франция. Дюма. «Три мушкетёра».
Александра Никитина: А противостояние мира Оберона и Тинаии? Там какие фигуры считываются?
 |
| Кадр из фильма "Сон в летнюю ночь", 1981 г. |
Хор голосов: Толкиен!
Ирина Арзамасцева: И живопись прерафаэлитов.
Александра Никитина: Букет культурных штампов. Множество знаков самых разных культурных миров. И там существует Пэк. Он – кто? Этот гребень, это голое тело?
Хор голосов: Неформал. Тяжёлый рок.
Ольга Барабанова: Это панк-рок.
Александра Никитина: Да, совершенно верно. И если мы прочитаем справочку из Википедии, то вспомним, что самоназвание – «нехороший», «дрянной».
Панк, («нехороший», «дрянной») — субкультура, возникшая в конце 1960-х — начале 1970-х годов в Великобритании, США, Канаде и Австралии, характерными особенностями которой являются критическое отношение к обществу и политике.
На уличном жаргоне так называли проституток. Именно в этом значении слово «панк» встречается в пьесе Уильяма Шекспира «Мера за меру».
С панк-роком тесно связано имя известного американского художника Энди Уорхола и продюсированной им группой Velvet Underground. Их солист Лу Рид считается отцом-основателем альтернативного рока, течения, которое тесно связано с панк-роком.
Панки придерживаются различных политических взглядов. Распространенными воззрениями являются стремление к личной свободе и полной независимости (индивидуализм), нонконформизм, принципы «не продаваться», «полагаться на самого себя» (DIY — Do it yourself — «Сделай сам») и принцип «прямого действия» (direct action).
Ирина Арзамасцева: И живопись прерафаэлитов.
Александра Никитина: Букет культурных штампов. Множество знаков самых разных культурных миров. И там существует Пэк. Он – кто? Этот гребень, это голое тело?
Хор голосов: Неформал. Тяжёлый рок.
Ольга Барабанова: Это панк-рок.
Александра Никитина: Да, совершенно верно. И если мы прочитаем справочку из Википедии, то вспомним, что самоназвание – «нехороший», «дрянной».
На уличном жаргоне так называли проституток. Именно в этом значении слово «панк» встречается в пьесе Уильяма Шекспира «Мера за меру».
С панк-роком тесно связано имя известного американского художника Энди Уорхола и продюсированной им группой Velvet Underground. Их солист Лу Рид считается отцом-основателем альтернативного рока, течения, которое тесно связано с панк-роком.
Панки придерживаются различных политических взглядов. Распространенными воззрениями являются стремление к личной свободе и полной независимости (индивидуализм), нонконформизм, принципы «не продаваться», «полагаться на самого себя» (DIY — Do it yourself — «Сделай сам») и принцип «прямого действия» (direct action).
(с) Википедия
При этом мы понимаем, что в английском он не Пэк, а Пак, по созвучию почти Панк. То есть здесь режиссёр читает его как нонконформиста, протестующего против любой рамки.
Как Вам кажется, почему 1981 году этот герой помещается именно в такой поликультурный контекст, в такое бесконечное количество знаков массовой культуры?
Екатерина Асонова: Происходит факт принятия массовой культуры. В это время уже существует телевизионное покрытие всего пространства. Мы живём в таких условиях. Ничто не уходит. Становится понятно, что одно наслаивается на другое. Ничто не приходит на смену. Приходит новое и встраивается, наслаивается, и остаётся.
Александра Никитина: И если в 1935 году мы чётко вычленяем, что это шекспировский Рим, что это шекспировская Ипполита из предшествующей высокой Античности колдовской Крито-Миккенской культуры, то здесь мы видим, что это абсолютно тот же самый принцип, но перенесённый в нашу реальность – мультикультура. Это то смешение культур, которое есть не на шекспировский, а на сегодняшний момент.
Смотрим третий фрагмент. Это часть мини-сериала по мотивам Шекспира – «ShakespeaRe-Told» 2005 г. Сильно по мотивам. И многих героев трудно узнать. Но Пэк очевиден, хотя и произносит не шекспировский текст. В коротком отрывке только Пэк. Тут много очень протеворечивых аллюзий. И кто он Пэк, и почему он такой, попробуем понять.
О сериале
 |
| "Шекспир на новый лад", серия "Сон в летнюю ночь", 2005 г. Дин Леннокс Келли в роли Пэка |
Тут очевидно, что это психоделика. Что это намёк на хиппи, какими мы их видим и мифилогизируем из чуть более поздней эпохи. Это намёк на наркотики за образом волшебного цветка.
Ольга Барабанова, Любовь Борусяк: Это не хиппи, это позже.
Александра Никитина: Но это про «дети цветов» и про волшебный цветок как марихуана. Но это взгляд на ту культуру из начала 21 века. Это взгляд, который нас спрашивает: а что искусство – не наркотик? А в чём разница?
Справка.
Хи́ппи («понимающий, знающий» — философия и субкультура, изначально возникшая в 1960-х годах в США.
Хиппи выступали против пуританской морали некоторых протестантских церквей, а также пропагандировали стремление вернуться к природной чистоте через любовь и пацифизм. Один из самых известных лозунгов хиппи: «Make love, not war!», что означает: «Занимайтесь любовью, а не войной!».
Началом движения хиппи можно считать 1965 год в США. Основным принципом субкультуры являлось ненасилие (ахимса). Хиппи носили длинные волосы, слушали рок-н-ролл, жили в коммунах, путешествовали автостопом, увлекались медитацией и восточной мистикой и религиями, главным образом дзэн-буддизмом, индуизмом и даосизмом, многие из них были вегетарианцами.
Поскольку хиппи часто вплетали цветы в волосы, раздавали цветы прохожим и вставляли их в оружейные дула полицейских и солдат, а также использовали лозунг «Flower Power» («сила», или «власть цветов»), их стали называть «детьми цветов».
Относительно роли галлюциногенов хиппи придерживаются двух мнений. Согласно и первому и второму взгляду, психоделики способствуют «расширению сознания», создают условия, в которых человек начинает осознавать в себе наличие «души». Разногласия существуют в вопросе о том, является ли наркотическое опьянение необходимым и достаточным условием или только одним из возможных средств «расширению сознания», для обретения «ви́дения».
Александра Никитина: Но это про «дети цветов» и про волшебный цветок как марихуана. Но это взгляд на ту культуру из начала 21 века. Это взгляд, который нас спрашивает: а что искусство – не наркотик? А в чём разница?
Справка.
Хи́ппи («понимающий, знающий» — философия и субкультура, изначально возникшая в 1960-х годах в США.
Хиппи выступали против пуританской морали некоторых протестантских церквей, а также пропагандировали стремление вернуться к природной чистоте через любовь и пацифизм. Один из самых известных лозунгов хиппи: «Make love, not war!», что означает: «Занимайтесь любовью, а не войной!».
Началом движения хиппи можно считать 1965 год в США. Основным принципом субкультуры являлось ненасилие (ахимса). Хиппи носили длинные волосы, слушали рок-н-ролл, жили в коммунах, путешествовали автостопом, увлекались медитацией и восточной мистикой и религиями, главным образом дзэн-буддизмом, индуизмом и даосизмом, многие из них были вегетарианцами.
Поскольку хиппи часто вплетали цветы в волосы, раздавали цветы прохожим и вставляли их в оружейные дула полицейских и солдат, а также использовали лозунг «Flower Power» («сила», или «власть цветов»), их стали называть «детьми цветов».
Относительно роли галлюциногенов хиппи придерживаются двух мнений. Согласно и первому и второму взгляду, психоделики способствуют «расширению сознания», создают условия, в которых человек начинает осознавать в себе наличие «души». Разногласия существуют в вопросе о том, является ли наркотическое опьянение необходимым и достаточным условием или только одним из возможных средств «расширению сознания», для обретения «ви́дения».
(с) Википедия
Екатерина Асонова: И есть ещё одно. У него совершенно явные интонации психотерапевта.
Александра Никитина: Да. А такой гипнотизирующий психолог – это не вторжение в чужую личность? В чужое сознание?
И вот когда мы посмотрели всего только даже эти три фрагмента, мы можем задаться вопросом: всё это придумано и привнесено современными режиссёрами? Или это есть в самой структуре шекспировской пьесы?
Екатерина Асонова: Главное спросить – это классика?
Александра Никитина: Есть ли это в самой природе классики?
Ирина Арзамасцева: И потому-то она вечно живая…
Александра Никитина: А дальше мне всегда хочется спросить, когда современные ревнители классики упрекают нас: «Что вы ставите Юрия Клавдиева, и зачем Вы ставите Анну Яблонскую, и почему Вы не ставите Чехова?» - а Вы хорошо помните, как к классика относились в момент их появления? Вы помните, что когда Чехов помогал в Гаспре Софье Андреевне переворачивать больного Льва Толстого, тот шептал ему в ухо: «Антоша, умоляю Вас, не пишите пьес! Шекспир писал их ужасно, но вы пишите ещё хуже!» А Пушкин, написавший «Бориса Годунова»? Сошёл с ума, потерял свой талант, одичал! Вот что говорил господин Каратыгин и большая часть образованного общества. А Гюго? Есть даже знаменитая картина на эту тему. «Битва за «Эрнани» Худ. П.-А. Бенар. (Скандал между сторонниками классицизма и романтизма на премьере пьесы В. Гюго). Солидные господа на картине топают ногами и колотят друг друга по лысинам.
Шекспир встречал отчаянное сопротивление. И всё новое, что приходило после Шекспира – тем более. Всех их обвиняли в том, что они не знают правил классической культуры, всё ломают и портят, как прекрасные вещи, доставшиеся им от Античности, так и христианскую культуру. Так встречается каждое следующее поколение. И никак иначе. Все те произведения, которые мы с Вами вставляем в рамку определения «классика», это произведения, которые воспринимались современниками в штыки, и только так. Это – безобразие! Никак иначе. На этой светлой ноте мы и закончим.
Ирина Арзамасцева: С этим я целиком согласна. Любое произведение, которое в школе считается классикой, приходило как скандал. Как катастрофа. Как гибель культуры.